Анатолий Петухов - Сить — таинственная река
«Ух ты!.. Вот бы ружье!» — мелькнула мысль.
Чем ближе подплывал он к щуке, тем она становилась меньше. Кажется, до нее уже можно дотянуться рукой… Большая желтая рука с растопыренными пальцами медленно потянулась к рыбе. Щука шевельнула плавниками и вдруг молнией сверкнула в гущу водорослей.
«Ого, как сиганула!»
Причудливо, необычно и по-своему красиво выглядели под водой коряги. Вот лежит дерево. Оно затонуло целиком, с корнями и сучьями. Извитые черные корни торчат в разные стороны, как щупальца гигантского спрута, а ствол, почти сплошь облепленный посверкивающими ракушками, напоминает туловище огромного крокодила. Крона дерева — кажется, это сосна — густо оплетена водорослями, шелковисто-тонкими и изумрудно-зелеными. Гусь двинулся вдоль ствола к корням, и тут из-за дерева неожиданно выплыл табунок полосатых окуней, и каких окуней! Нет, они были не крупные, но сколько в них красок, сколько блеска! Оранжевые брюшные плавники, золотисто-зеленоватые бока, переходящие к спине в коричнево-зеленые. А полосы — сизые, с просинью. Никогда не думал Гусь, что обыкновенный окунь так красив!
В этом мире удивительной красоты он забыл всё: и обиду на ребят, которые потянулись к Витьке, и выдуманное прозвище «лягушечник», и себялюбивое стремление устроить ничего не подозревающему Витьке пакость, и пугающий рассказ случайного старика о Пайтовом озере. Все ушло, растворилось, остался лишь этот диковинный мир тишины и игры красок, который до сих пор был неведом и недоступен и вдруг, будто по волшебству, открылся его глазам.
Гусь утратил всякое ощущение времени. Он чувствовал, как волной проходит по телу озноб; и пожалуй, зубы у него начали бы стучать, не сжимай он ими резину. Когда все тело стало вибрировать от холода и унять эту неприятную дрожь оказалось невозможно, Гусь повернул к берегу. Он плыл до тех пор, пока грудью не коснулся песка. Только тогда он смог разлучиться с открывшимся ему благолепием.
Гусь удивился, когда увидел на берегу Сережку и Витьку и высокие сосны. Нелепая мысль, что все увиденное лишь почудилось, пришла ему в голову.
— Ну как? — спросил Витька.
— Здорово! — только и мог ответить Гусь, клацая зубами.
— Так долго плавать не надо. Посинел уж весь! — Витька принял от Гуся ласты, маску, трубку. — Бежим к костру!
Лишь когда они углубились в лес, напрямик пересекая мыс, Гусь понял, что костер далеко и что он в самом деле проплыл много, очень много. Странно, что он обогнул этот мыс, — ему казалось, что плыл он все прямо и прямо.
— Видел кого-нибудь? — спросил Сережка.
— Как же! — И Гусь на бегу начал рассказывать и про мальков, и про щуку, которая, конечно, была поменьше той, что подстрелил Витька, и про коряги, и про диковинно красивых окуней…
Уха из плотиц после такого купания показалась просто изумительной. А тепло костра с одной стороны и солнца — с другой было так приятно, что, кажется, никогда в жизни Гусь не испытывал такого блаженства. И то ли поддавшись чувству признательности к Витьке, то ли считая нечестным хранить в тайне то, что он слышал о Пайтовом озере от старика, Гусь повторил у костра рассказ, который когда-то так поразил Сережку и Тольку.
— Глупости все это! — засмеялся Витька. — Дед просто пугал тебя. За лодку, наверно, боялся, вот и придумал «заветные слова» и щуку длиной с лодку. И что вода здесь полосами — тоже вранье. Да ты сам плавал, знаешь…
После обеда Витька давал урок плавания сначала Сережке, потом Гусю — учил его нырять. Затем уж плавал сам. На этот раз он подстрелил пару некрупных щук да язя.
Когда солнце повисло над лесом, ребята поплыли на луду.
— Сейчас узнаем, как будет ловиться рыба без «заветных слов»! — говорил Витька, подгребая узким самодельным веслом.
Такие же весла были теперь у Сережки и Гуся, и лодка плыла очень быстро.
Еще издали ребята заметили, что неподалеку от кола, которым была отмечена каменная гряда, вода временами рябит, хотя стоял полный штиль.
— Отчего бы это? — спросил Сережка.
— Окунь малька гоняет! — ответил Витька, которому раньше не раз приходилось рыбачить с отцом на Сорежском озере, где было несколько хороших луд.
К колу подплыли тихо-тихо, зачалились и молча, осторожно, стараясь ничем не брякнуть, взялись за удочки. И вдруг точно дождь пошел — из воды вокруг лодки веером стали выскакивать крохотные рыбешки. В следующую минуту вода разом закипела — окуни с чмоканьем и бульканьем кидались за мальками; иногда на поверхности были видны их горбатые спины и растопорщенные колючие плавники. И вот уже Сережка вытащил одного окуня, за ним почти одновременно подсекли рыб Витька и Гусь.
— Ну что я говорил! — торжествовал Витька, когда на дне лодки уже лежало десятка два крупных окуней и несколько серебристых плотиц. — Вот вам и «заветные слова»!
Но тут клев неожиданно прекратился, и с четверть часа не было ни единой поклевки. Тогда Витька взял из лодки окуня потолще и сдавил ему ладонями живот. Изо рта рыбы выскочило несколько мальков.
— Насади вместо червя! — сказал Витька и подал Гусю одного малька.
Гусь не противился: он понял, что Витька в рыболовном деле не новичок.
— Как его лучше насадить? — спросил он.
— Просто: крючок в рот, за жабру и в бок! Дай покажу! — И Витька ловко насадил малька. — Только почаще поплавок подергивай — сразу окунь схватит!
Потом он насадил мальков Сережке и себе.
Ждать пришлось недолго. Вот поплавок у Гуся дрогнул, наклонился, поплыл в сторону и нырнул. Гусь подсек. Удилище согнулось, леса, со свистом рассекая воду, описала полукруг и очутилась у носа лодки. Сережка мигом схватил ее и с плеском вытащил в лодку огромного окуня.
— Ого! — воскликнул Витька. — Я таких окуней еще и не видал. Поди, целый килограмм потянет!..
Луду ребята покинули, когда не стало видно поплавков. Ночевать решили на том же месте, где обедали, — сухо и дров много.
25До самого рассвета рыболовы просидели возле костра. Спать не хотелось, да и очень уж хороша была тихая и теплая июльская ночь!
Старый бор, окутанный мраком, казался таинственным и немного жутковатым. Бронзово поблескивали отсветами огня желтые стволы сосен, над соснами сверкали звезды, а понизу была разлита сплошная темь. И в ней, этой теми, что-то непрестанно шуршало, потрескивало; изредка пронзительно и коротко, будто спросонок, вскрикивала ночная птица козодой.
Было в этих таинственных звуках что-то такое, отчего не хотелось громко разговаривать, и двигаться тоже не хотелось, и ребята сидели неподвижно, притихшие.
Гусь все еще держал в руках подводное ружье, которое до этого рассматривал долго и тщательно. Но теперь он смотрел в огонь. Он понял, что самому такого ружья не сделать, потому что нет ни дюралевых трубок, ни прочных упругих резин. Да и не о ружье он думал в эти минуты. Он пытался представить себе, как будет жить в городе вдали от родной и таинственной Сити, вдали от этого озера, поразившего красотой и обилием рыбы, вдали от тихой Семенихи и от леса, в котором знакома каждая тропка, каждый укромный уголок, — пытался и не мог!
Теперь, после пережитого одиночества, он впервые почувствовал, что тысячами незримых нитей связан с этим краем, где прошло не то чтобы очень радостное, но вольное и, в общем-то, счастливое детство.
— Слушай, когда ты кончишь школу, здесь останешься? — спросил он у Витьки.
— Конечно.
— И что будешь делать?
— Как — что? Работать. Охотиться буду. Вот денег заработаю за лето, и отец мне ружье купит. Двустволку. Сам сказал.
— Все равно век охотиться не станешь. Раз не в деревне вырос — сбежишь. Кончишь восьмой класс или десятилетку и сбежишь, поступишь куда-нибудь учиться…
Витька пожал плечами. Ему вспомнились запавшие глубоко в душу слова отца о месте человека в жизни, о властной силе земли; вспомнилось, как начальник цеха, в котором отец работал, прощаясь, сказал:
«Жалко, конечно, что ты уезжаешь. Но если твой Витька надумает на производство идти, посылай ко мне, всегда приму!»
Тогда отец ответил на это:
«А мы с Виктором одинаково думаем: если не навсегда, то зачем и возвращаться в деревню, зачем весь огород городить?»
Это была правда. Решение возвратиться в Семениху именно навсегда не вызывало ни у кого в семье сомнений, в том числе и у старших братьев Витьки, которые служили в армии…
— Вот видишь, ты молчишь! — сказал Гусь.
— Я думаю, как сказать тебе, чтобы ты меня понял… Сюда мы сколько шли? Четыре часа? В общем, километров пятнадцать. А я, чтобы в какой-то безрыбной речонке поплавать, за двадцать километров пешком из города топал!.. Или на Сорежское озеро с отцом ездили. Шестьдесят пять на попутных машинах и одиннадцать — пешим… Да я из-за одной Вязкой старицы, из-за Сити, из-за этого озера и то в деревне остался бы! А лес еще… Вот будет у меня ружье, лаечку заведу — отец разрешит, я уж говорил с ним! — и стану за белкой ходить, на глухариные тока…
